Почтальонша, Кобзоны и Красный Крест

Я четвертые сутки стучусь у закрытых дверей.
Сквозь меня с колокольчиком ходят соседские козы,
Почтальонша шатается: ночь обгоняет зверей,
И вот-вот поплывут, и плывут хороводом совхозы.

Я смотрю на нее, обожженные прячу глаза,
У меня есть догадки касательно смены сезона,
Мне на трех языках разъясняют графему "нельзя":
Так и так, мол, нельзя -- а по радио крутят Кобзона.

Негритята -- схватило за сердце -- вдвенадцатером
Побежали к реке. В похоронном бюро перемены,
Легкомысленно щурясь, в соломенной шляпе с пером,
Секретарь обнимает девятую дочь Мельпомены,

Сон круглеет, как яблоко, и, отрываясь от рук,
Выпадает на землю последним за ночь урожаем;
Высоко над землей между туч пробирается звук
Колокольных огромных сердец, ветерком угрожаем,

Но разносится выше, и между космических волн,
Словно писк шестеренки в груди механической птицы...
И на слух не поймешь, чем был дорог такой перезвон:
Этим елочным шарикам самое время разбиться.

Я четвертые сутки не смею руки приподнять,
Я ищу поворотов нехоженых, прочь от селенья,
Только радиоволны меня успевают нагнать
У дорожных крестов, от которых косматые тени,

И небесный огонь многооких томительных бездн
Вниз по проводу скачет под хриплые стоны метафор,
И товарищ рабочий высоко на лестницу влез,
И разлучница-речка меж почтою и телеграфом.

Это было, теперь уж не вспомнишь, с тобой, не с тобой,
И в другие года, а листы были сжаты и смяты,
Как большие животные с топотом на водопой
Там, у самого края... и ангелы были крылаты...

На обрывках известий, на странном мозаичном льду
Поскользнешься и канешь, и почва уйдет под ногами,
Огнерукие демоны в пятиконечном аду,
Им навстречу со дна прорастает железное пламя,

Паровозы на рельсах отчаянно дуют в трубу,
И с петлею антихриста душит людей пионерка,
Проводница поводит бедром, укрываясь в гробу:
Там железнодорожная рыщет в вагонах проверка,

И четвертые сутки мышонок ворует зерно,
Как порочный чиновник; беснуется ветер в эфире,
Телефон надрывается, Смольный на проводе, но
Утомленный Чуковский не дышит в холодной квартире.

Темный Нил полноводный, колени бамбуковых скал,
И бревно, затаившись, у берега ищет движенья,
Сплав идет по воде, тишина, деревянный оскал,
Оператор упал и в ужасном теперь положеньи.

И, кружась над волнами, звериных страстей мастерство,
Вдруг "Мария!" -- блеснет в пустоте неразменное имя...
Но не слышу, не вижу, и знать не хочу ничего,
Отвернись, проходи, щеголяй по бульвару с другими.

Я четвертые сутки... с конвойными тут, в домино...
Постоим у стены под похмельного смеха раскаты...
Здесь ошибка, поверьте... а может быть, так и должно --
Чье-то имя, и выстрел -- и птицы, как прежде, крылаты.

1998, 2001

Ведьма плачет над нашем домом!
Ветер воет, он дует в трубы,
А в подполе жадные гномы
Собрались и судачат грубо.

Нас обходит сосед сторонкой:
Шумы-шорохи, мало горя,
В черноте за печной заслонкой
Рассуждают без аллегорий.

-- О мытарствах крещеной братьи
Всякий день несносимо слушать:
Где Спасение, там Проклятье,
Чуть Завет, так сейчас нарушат.

Вот, не спится одной, так что же --
Ну шататься, пугать скотину,
Теребить за рукав прохожих:
"Что за вести из Палестины?"

Луны сменят чужие луны,
Зимы кончились, вышли лета,
Электрической лютни струны
Подбирают не те куплеты,

Мертвецы надевают платье,
Улетают в другие страны,
В Риме есть Святое Распятье,
Где у Бога сочатся раны,

И глаза у Христа открыты,
Но больных он не исцеляет:
Кровь струится, и по граниту
Знаки страшные выжигает,

И видны они в час заката,
Когда красным дышит природа,
А луна встает, как награда
Не вернувшимся из похода...

-- Как нам быть? больше нет терпенья:
Дух проклятья над этим домом!
Бросим кости, добро разделим,
Вступим в долю к соседским гномам...

...До рассвета у нас тревожно.
В лифте эхо сопит без звука,
И суккубов, на баб похожих,
Допускает опять наука.

Они сводят с ума приборы,
Залезают в печные трубы,
Электричество жрут, как воры:
Вот такие они, суккубы.

1995, 2001

Где пешеход с пешеходкой -- да я ль не хочу по-старинке,
Бешеным каблучком по щербатой укладке улиц,
Барышней в рукавах, игрушки да пелеринки,
Сердце что воробей, на цыпочки встать, целуясь...

Вот под окном сирень бабушки обломали,
И парфюмерный запах стоит в метро в переходах,
За пять рублей отдают -- и залежалось в кармане,
Что ты им скажешь? на, совести нет у народа.

Совести нет, а то хотя бы дороже брали...
Помнишь, что нам тогда виделось на картине:
Сосны, конвойный сплав в сумерках на Урале,
Белая соль кругом, ангелы в карантине.

Помнишь? век-волкодав, поддержи его, моя Зоя,
Это следы клыков, мудрено ли, что он хиреет,
Раньше он был мой враг, только время теперь другое,
Злое время -- теперь наши враги хитрее.

Все-то я не о том. Знаешь, кричать -- не слышат.
Шепотом, как во сне, вертишь чужое слово
Паром около губ. В кармане скребутся мыши,
Хоть за подкладку лезь, не разменять золотого.

Девушкой я любила цветы и свежую краску:
В холоде, как войдешь, подъезд стоит незнакомый,
И, выбирая ключ, один из тяжелой связки...
Сердце немеет: прочь!.. и нет уже, нету дома.

2000, 2001

На отрогах, крутых берегах
На ракеты таращится нежить,
Разбивается сердце впотьмах
На осколки секвенций прибрежных.

Кто на вахте, хмельною тоской
Заряжай автомат-вавилонку,
Что ты смотришь, он просто другой:
Помаши -- обернется вдогонку...

...Это чей-то покой тебе снится,
Что за жизнь, ковылять по волнам,
Опускаются белые птицы
Прямо с юга на палубу к нам,

Разъезжаются хищные лапы,
Неуклюжая шея длинна,
Клювом доски уныло царапать,
Два ненужных тянуть полотна...

Так и нам -- ты вставай, не качайся,
Нам по курсу опять на восток,
Где-то счастье, какое там счастье,
Только жалостной жизни кусок...

А у нас неизвестное рядом,
Загрустил -- отправляйся в наряд,
Не томи, не удерживай взглядом,
Не кляни преступлением клятв,

Чтобы память, как пена морская,
Словно слезы русалок на дне,
Ничего, мол, не знаю, не знаю,
Ничего и не надобно мне...

Кабы в синие скалы с размаху,
Отчего не мечтать иногда:
Вся команда рассыплется прахом,
И песок потечет, как вода,

Чай, словечка о нас не обронят,
С берегов не помянут с тоской,
Наше сердце на всякой ладони
Распадается пеной морской.

1998, 2001

В каземате не спится. Слагаю заветные числа,
Бородатые звери с глазами подземных царей
Не приходят на зов, и голодные звуки без смысла
Теребят пустоту с иностранных страниц глоссарей.

Это древняя книга, в ней кровью налитые знаки
Шевелятся, бормочут, но глух и невнятен язык,
Так ворчат под забором, заслыша калитку, собаки,
Так извозчик, хмелея, мычит "Ямщика" в воротник.

Обернешься три раза, каблук так предательски ломок...
Кто-то мчится в карете, из новых какой-то гордец --
Вспомоществуй, проезжий, монетой из ваших котомок!
-- И колесный в ответ, скрип да стук деревянных сердец.

Что ж ты плотская власть, твой тюремщик, бандитская рожа,
Пьян не пьян, а не слышит, прогнать я его не могу,
Отрываясь от стен, лихоманя и душу тревожа,
Тяжко дышит камыш, расшумевшись на том берегу...

...Но выходим на волю, угрюмо считая потери,
Кавалерия скачет в такую солдатскую рань,
Строй за строем: химеры, кентавры, блудница на звере,
И отчаянный клич немотой сотрясает гортань:

Это воздух чужой, и рассвет, как пустая страница,
Побледневшие звезды галдят, торопясь на покой...
Но титанским отродьем восходит на небо возница
И коней направляет предательски верной рукой.

2000, 2001

Вот так солнце, посмотри да посмотри,
Как беспомощно сужается зрачок,
Вон игрушечка с колесами внутри
Распускается и вянет, как цветок.

Ты не знаешь, но запомнится, как сон,
Это тень в руке у зеркала дрожит,
Это маленький ритмический закон
Нежно-нежно кандалами дребезжит,

И любовь тяжелым камнем не вздохнуть,
Ты узнаешь, как растет разрыв-трава,
Ходят женщины, и падает на грудь,
Разбухает от железа голова.

Слышишь девочка, судьба твоя в лесах,
Удивленная, вопросом на вопрос,
Две кукушки в механических часах,
Голубые, как цветочный купорос.

Слышишь девочка, и голос, словно нож,
Словно птица крутит голову, дразня,
Слышишь милая, как странно ты поешь,
Словно сердце отнимаешь у меня,

Машет перьями летучая тоска,
Время жжется, время плавится, как лед,
И надежда, упоительно легка,
В свой смертельный поднимается полет.

Настигает нас какой-то перезвон
Колокольных нескончаемых минут.
Ты не знаешь, но запомнится, как сон,
Словно перья, словно с неба упадут.

1998

На окраине темной холодного цвета вагоны.
Не заблудишься, хочешь не хочешь, платформа кругом.
Сколько звону в ушах, мать-игуменья, сколько здесь звону!
Не горят фонари, вся деревня гремит четвергом.

Там огнями дымится, гудит нехорошая площадь:
Ничего, оставайтесь, одна доберусь как-нибудь.
По сцепленьям, курительным тамбурам, дверцей на ощупь,
Сердце, хищное в клетке, когтями царапает грудь,

До изморы, дружок, до одышки -- теперь не до смеха,
Обмани, если нужно, туман на дворе все бледней...
Тормоза не кричали, и станции ты не проехал,
И платформа встает в окруженьи небесных огней.

Год за годом, колдун, белый дворик, а память как сито,
Ну водить между строк, утекать золотистым песком:
Я люблю тебя, мальчик, и бедное сердце, разбито,
Я люблю тебя, девочка -- жалобой скачет в местком.

Там чиновники в масках подымут стальные печати,
Пятихвостые звезды на мраморный лист упадут,
Я в приемной сижу, мое дело уже на подхвате,
Расцепите вагоны, пусть тело останется тут.

Что ни центр, то окраина; накипь и блажь городская.
Дама в шляпке лежит. Проводник поднимает берет.
"Извините, вороны," -- и небо крошится кусками,
Опаляет им крылья... и красный приходит рассвет.

1999

Меткость оплавленной узкоколейки,
Мимо попасть, угодить в борозду,
Мертвые уточки, серые шейки,
Рифмы на ветках, царевич в пруду.

Мокни, Никитич, проснешься богатым.
Снится мне треск городских панорам:
Я с мужичком небольшим синеватым,
Бритым, как смерть, захожу в ресторан.

В крапинку пола сухая окрошка,
Два музыканта кусают трубу,
Карлица скачет, и кованой ложкой
Повар молотит ее по горбу.

Девка подходит, пьяна, как картинка,
Голые руки и нежная грудь,
Вымолвит что-то, притопнет ботинкой,
Жмется, как кошка, не смеешь вздохнуть.

Что ж ты, голуба? она рассмеется,
Сорок сестер нас на птичьем ладу,
Царские дочки, живем как придется,
С ветки на ветку на старом пруду.

(Странные судьбы архивных созданий,
Пыльных созвездий круги и штрихи...
Люди, как рыбы, плывут над домами,
Небо темнее, чем наши грехи.)

Повар милуется с кем-то напротив,
Карлица скачет, трясет бородой,
Девкой не девкой, а ложкой колотит
В погребе в огненный круг золотой.

2000, 2001