Ах! Не хватает фотографии. Будем искать сканер.
Тем временем -вот, dctr'u посвящается:

Да, скифы мы! Да, азиаты мы!
Воскреснув из глубокой тьмы
Полей нерусских, кукурузных,
Мы русским холодом зимы
Освящены, его морозным
Духом и дыханьем грозным -
В снегах земная нам юдоль
Славянскую скрывает боль.

Пусть солнцем правды вспыхнет здесь
Наш русский православный крест -
Ярило воли и свободы!
Вдали от отчих, святых мест
России мы слагаем оды.
В истоме горькой сердце ноет,
Здесь душу выжгло нам чужое,
Здесь небо -- душный каземат
И далеко до райских врат.

В цепях обмана ваши души.
Как псы сорвавшись, все разрушив,
Вы гордость продали отцов.
Неужто сытый ад вам нужен?
Так знайте: он для подлецов,
Для сирых духом; слышу, слышу
Над пепелищем голос свыше,
Там ваш потомок спину гнет
Пред Богом, пращура клянет
И землю легкими вбирает,
И умирает, умирает...

Сочинено патриотически настроенной молодежью три
года назад.

Спустя шесть лет пишу тебе
На Родину, на наш домашний адрес.
Гляжу в окно, угадываю абрис
Просторных линий жизни на
Сетчатке неба и в стекле стакана.
Мне в каждой пустоте зияет рана
И страшной пустотой земля полна.

Дошлепал <а href="http://www.livejournal.com/talkread.bml?itemid=8575331&nc=2"> девочку. Она - я, шесть лет назад...

Думы мучают меня. Я голову обхватил руками.
Политическая ориентация: хочется быть или
анархистом или фашистом. Вот до чего доводит
романтическое мировозрение!

Или это возраст? Или это глупость? Кто я?

С другой стороны, мир не соответствует моей фантазии. Чтобы его прогнать, но не умереть, необходимо его упростить, чтоб не мешал. Упростить человеческие эфемерные конструкты, в частности, априорное подразумевание за другим биологическим телом личности. И вот тогда - анархия или фашизм. Свобода как следствие и качество жизни, а не имманентное право, полученое по рождении. Эх, болезненный морок, искушение святого Павла.

Вы не называйте нас фашистами!
У нас в Рязани яблоки душистые...
(из газеты "Завтра")

А ведь был в Чикаго, в клубе Rednofive, и слушал электронную музыку!
Заправил свою древнерусскую белую с вязью рубашку в сиреневые холщовые штаны и с удовольствием шагнул в магический сумрак прохладного клуба. О, Какие интересные люди наполняли его!
Все они сидели на лавочках, установленных по периметру. Здесь были и оплывшие, осклизлые шары в очках, и бледные слоники со сморщеными, грустными хоботками, и крепкосбитые женщины-табуретки в стильных роговых очках, и коммунисты с букетами цветов. Над всем этим витала как дым месмерическая музыка мальчика по имени "Sutekh".

Потом был другой мальчик, который просил меня называть его "Kit Clayton". Он умирал медленно, плюясь грязью как бульдозер в болоте, окатывал меня ревом и скрежетом. Как же влажно и облегченно я вздохнул, когда он умер! Все его тело покрылось большими синими пузырями и скоро он превратился просто в губку. Два енотика из мультфильма отхуярили его из огнемета и Kita Claytona не стало.

За ним возникла японская девочка с непроизносимой космической фамилией. Она пела плохим голосом под чавкающую музыку, такой типа
восточный закос даже не под Bjork, а под THC или Andrea Parker... Не вытянула, нет, снова я расстроился и снова пришлось прятать в ладонях зареваное лицо.

Под конец вышел немецкий перчик Dottinger и засандалил всем тягучий скушный транс на сорок пять минут, не слишком сложный и не так чтобы действительно засасывающий. Я ждал группу "Monolake" но вместо этого вышел какой-то постный садовник и начал молотить hard-house. Я с ревом поднялся и, махая руками, с мычанием устремился выходу. Безобразные плюшки лиц плавились под моими захватами как бежевый пластилин, я падал на гранитные плиты, зверенком вскакивал с них, врастопырку продвигался дальше и, наконец, выставив дверь, вдохнул волглый воздух Halsted avenue и только эхо повторило мой остервенелый хохот...

Ай, хороши поездки на машине! Я проехал было тысячу километров, чтобы повидать своих, не видел их полгода. Я заехал в горы, в катаракту тумана, в густую лихорадочную ночь. Машина сломалась в недрах червячных серпантинов. Мимо проносились распухшие от ужаса ночные омнибусы. Сквозь ползущие холодные испарения скакали гигантские лягушки с задумчивыми глазами и не обращали внимания на жалобно мигавший на обочине автомобильчик. Мой сотовый не работал. В пучинах небесных высот, с сопки на сопку легко перепрыгивала Ульяна Лопатина, наша знаменитая прима. Ее белесая, стройная фигурка огромных размеров светилась болезненной достоевщиной.

В старых славянских книгах, первая буква в главе представляла из себя небольшую миниатюру, как правило, с людьми. Помню "Т" - человек с копьем за плечами. Помню "Д" - мужик в лаптях присел. Я сидел в машине, слушал Скарлатти и думал о том, какие можно придумать заводные эротические миниатюры для русских букв. Самое интересное подумалось для буквы "Ю".

Может быть, кто-нибудь из наших читателей набросает на бумаге эскизы такого алфавита?

Трехэтажный дом с видом на долину. Стол из зеленого гранита. Дорогой паркет. Каменная кладка ограды. Только сантехника стоит $20000. Синяя пенистая джакузи. Это все не то, чтобы плохо или хорошо, это просто не мое... Гляжу на себя в зеркало - ну что, с жиру бесишься, дурачок...

Здесь сны так беззащитны, как запястья
И я боюсь заснуть, себя теряя,
Сухая птица - ангел мой - пылает
Как злая бестия и глаз нещадных грозди
Взирают на меня со всех сторон
Как символы непримиримой власти,
Как зеркало, как новый Пантеон,
Здесь каждой новой ночью -
Я рожден.

Так напиваются живой водою
Птицы, попадая в водопад
Так рассыпает листья невпопад
Усталый листопад над головою

Так сумерки оскаливают злей
Небесный свод ночного циферблата
Так ветер, окалив края заката,
Терзает в поле купы тополей.

Так буря красных балерин в мозгу
Напрасное движенье прекращает
Так узится, зрачок луны вмещая,
Зрачок самоубийцы на мосту

Так повторяет ласковый изгиб
Девичий локон, павший на плечо.
Так страшно, словно мир еще
Не сотворен или уже погиб.

Когда я вошел в зал, там уже сидело человек тридцать. Они меня не сразу заметили, но те, кто уже поднял свое лицо, не могли так просто его опустить. Я громко закрыл дверь и прошел на середину
подиума. Занялась мертвая тишина. Я выдерживал паузу, я ждал. Сначала еще у кого-то падали
авторучки, но вскоре за ними уже не наклонялись. Я ждал. Лица медленно белели, я видел, что некоторым трудно моргать и у них уже слезятся глаза. Бедные молодые американцы, вы думали,
что здесь вам будут излагать некоторые необходимые в будущем знания... А я верю, что
уничтожение нации нужно начинать именно с молодежи.
Тем временем, все без исключения взгляды были вперены в меня. Сейчас я уже понимаю, что в сущности, мне не было их жалко. Я начал медленно разводить руки в стороны. До сих пор вижу
этого умного очкарика в первом ряду, у него дрожит челюсть. В зале потемнело. Первой не выдержала молодая девушка с кудряшками, она начала как-то странно воюще смеяться и мелко трястись. Ее, конечно, слышали все, но никто не смел повернуть головы. Истерика передавалась по залу, как сибирская язва, но значительно быстрее. Я продолжал подымать руки вверх. Некоторые могли лишь приоткрыть рот, оттуда вырывались странные звукосочетания, похожие на неизвестный язык. Я знаю, что это так называемая "переходная" стадия. Несколько человек начали покачиваться на стульях, причем амплитуда их возрастала. Вскоре двое упали на грязный паркет, но продолжали конвульсивно двигаться и гундосить. Кого-то вырвало. Мои ладони уже были над головой. Не знаю, по-моему, я слегка улыбнулся в тот момент. Если бы можно было это заснять на пленку и показать их родителям, то... с родителями случилось бы тоже самое. Я последний раз обвел сидящих и лежащих в помещении отдаленно напоминающих людей существ, весь этот мычащий мясистый студень, и резко опустил вниз обе руки.

Неудачный выбор книжки: Михаил Кононов, "Голая Пионерка". Сначала гримасы удивления скакали у меня по лицу как белки, потом появилась нелюбовь, она лаконично выродилась в ненависть, та в агрессию, и уже агрессия вырвалась кровью из тела насквозь и Пионерка смачно ударилась корешком о стенку, с треском лопнула и опала на пол страничками. Я с остервенением разрывал их и в исступлении расшвыривал, потом, проборматывая проклятия, полил беззащитные обрывки бензином и кинул в пахучую лужу пылающий факел. Могучий, голый, опаленный пламенем, усталый, сижу теперь в сумерках на холодном бетоне и тяжело дышу.

Богемные книжки: пустотелые, зато необычные. Для девочек и мальчиков с Института Психоанализа на Большом, для критиков, которые эти книжки проталкивают (в данном случае, это, похоже, скандальный Топоров) А вот интересно, найдется ли хоть одно существо, которое по-русски сможет выразить меня? Конечно, нет. Поэтому надо писать самому.

Вот таких мальчиков очень много. 22 года, хочет много работать, получить степень MBA и потом сразу много денег. Машинку ему захотелось, быструю. Мобильными телефонами живо интересуется. Обильная одежда. Но мы не станем его ругать. Очень хочет он отличаться от своих рафинированых родителей. Но в той игре, в которую он играет, он еще не знает некоторых правил. На определенном уровне он окажется в ситуации, когда тысячи людей с таким же, как и у него, образованием, будут штурмовать два десятка престижных работ и ему нужно будет выйти на следующий уровень, чтобы их обогнать. Но, чем выше человек подымается, тем больше случайных талантов он должен иметь. Что-то, что казалось раньше неважным, может выйти на передний план. Это может быть знание греческого языка, природная физическая красота (да, мужская тоже), умение хорошо играть в шахматы, любовь к классической музыке, умение в нужный момент отличить Рафаэля от Тициана...
А к тому моменту молодость уже прошла и хочется веса в им выбранном обществе. Опаньки.

Действительно одаренные молодые люди никогда не бывают добрыми. Их злоба лишь обратная сторона отчаянья.





Выходит горлом красная любовь,
Подходит медленно к холсту Рублев,
Восходит солнце, вглядываясь косо.
Сгорают злые сны как папиросы,
С собою умыкая белый крик,
Маячит на обочине старик,
Являя мне безмолвный знак вопроса.