Ф.М.Достоевский. Братья Карамазовы. Часть первая.
Книга вторая: Неуместное собрание.

Глава V. Буди, буди!

  Отсутствие старца из кельи продолжалось минут около двадцати пяти. Было уже
за половину первого, а Дмитрия Федоровича, ради которого все собрались, все
еще не бывало. Но о нем почти как бы и забыли, и когда старец вступил опять в
келью, то застал самый оживленный общий разговор между своими гостями. В раз-
говоре учавствовали прежде всего Иван Федорович и оба иеромонаха. Ввязывался,
и повидимому, очень горячо, в разговор и Миусов, но ему опять не везло; он был
видимо на втором плане, и ему даже мало отвечали, так что это новое обстоя-
тельство лишь усилило все накоплявшуюся его раздражительность. Дело в том, что
он и прежде с Иваном Федоровичем несколько пикировался в познаниях и некоторую
небрежность его к себе хладнокровно не выносил: "До сих пор, по крайней мере,
стоял на высоте всего, что есть передового в Европе, а это новое поколение ре-
шительно нас игнорирует", - думал он про себя. Федор Павлович, который сам дал
слово усесться на стуле и замолчать, действительно некоторое время молчал, но
с насмешливою улыбочкой следил за своим соседом Петром Александровичем и види-
мо радовался его раздражительности. Он давно уже собирался отплатить ему кое
за что и теперь не хотел упустить случая. Наконец не вытерпел, нагнулся к пле-
чу соседа и вполголоса поддразнил его еще раз:
  - Ведь вы давеча почему не ушли после "любезно-то лобызаше" и согласились в
такой неприличной компании оставаться? А потому, что чувствовали себя унижен-
ным и оскорбленным и остались, чтобы для реваншу выставить ум. Теперь уж вы не
уйдете, пока им ума своего не выставите.
  - Вы опять? Сейчас уйду, напротив.
  - Позже, позже всех отправитесь! - кольнул еще раз Федор Павлович. Это было
почти в самый момент возвращения старца.
  Спор на одну минутку затих, но старец, усевшись на прежнее место, оглядел
всех, как бы приветливо вызывая продолжать. Алеша, изучивший почти всякое вы-
ражение его лица, видел ясно, что он ужасно утомлен и себя пересиливает. В по-
следнее время болезни с ним случались от истощения сил обмороки. Почти такая
же бледность, как пред обмороком, распространялась и теперь по его лицу, губы
его побелели. Но он, очевидно, не хотел распустить собрание; казалось, он имел
притом какую-то свою цель - какую же? Алеша пристально следил за ним.
  - О любопытнейшей их статье толкуем, - произнес иеромонах Иосиф, библиоте-
карь, обращаясь к старцу и указывая на Ивана Федоровича. - Нового много выво-
дят, да, кажется, идея-то о двух концах. По поводу вопроса о церковно-общест-
венном суде и обширности его права ответили журнальною статьей одному духовно-
му лицу, написавшему о вопросе сем целую книгу...
  - К сожалению, вашей статьи не читал, но о ней слышал, - ответил старец,
пристально и зорко вглядываясь в Ивана Федоровича.
  - Они стоят на любопытнейшей точке, - продолжал отец библиотекарь, - повиди-
мому совершенно отвергают в вопросе о церковно-общественном суде разделение
церкви от государства.
  - Это любопытно, но в каком же смысле? - спросил старец Ивана Федоровича.
  Тот наконец ему ответил, но не свысока-учтиво, как боялся еще накануне Але-
ша, а скромно и сдержанно, с видимою предупредительностью и, повидимому, без
малейшей задней мысли.
  - Я иду из положения, что это смешение элементов, то есть сущностей церкви
и государства, отдельно взятых, будет, конечно, вечным, несмотря на то, что
оно невозможно и что его никогда нельзя будет привести не только в нормальное,
но и в сколько-нибудь согласимое состояние, потому что ложь лежит в самом ос-
новании дела. Компромисс между государством и церковью в таких вопросах, как,
например, о суде, по-моему, в совершенной и чистой сущности своей невозможен.
Духовное лицо, которому я возражал, утверждает, что церковь занимает точное и
определенное место в государстве. Я же возразил ему, что, напротив, церковь
должна заключать сама в себе все государство, а не занимать в нем лишь некото-
рый угол, и что если теперь это почему-нибудь невозможно, то в сущности вещей
несомненно должно быть поставлено прямою и главнейшею целью всего дальнейшего
развития христианского общества.
  - Совершенно справедливо! - твердо и нервно проговорил отец Паисий, молчали-
вый и ученый иеромонах.
  - Чистейшее ультрамонтанство! - вскричал Миусов, в нетерпении переложив ногу
на ногу.
  - Э, да у нас и гор-то нету! - воскликнул отец Иосиф и, обращаясь к старцу,
продолжал: - Они отвечают, между прочим, на следующие "основные и существен-
ные" положения своего противника, духовного лица, заметьте себе. Первое: что
"ни один общественный союз не может и не должен присвоивать себе власть - рас-
поряжаться гражданскими и политическими правами своих членов". Второе: что
"уголовная и судно-гражданская власть не должна принадлежать церкви и несов-
местима с природой ее и как божественного установления и как союза людей для
религиозных целей" и, наконец, в третьих: что "церковь есть царство не от мира
сего"...
  - Недостойнейшая игра слов для духовного лица! - не вытерпел и прервал опять
отец Паисий. - Я читал эту книгу, на которую вы возражали, - обратился он к
Ивану Федоровичу, - и удивлен был словами духовного лица, что "церковь есть
царство не от мира сего". Если не от мира сего, то, стало быть, и не может
быть на земле ее вовсе. В святом Евангелии слова "не от мира сего" не в том
смысле употреблены. Играть такими словами невозможно. Господь наш Иисус Хрис-
тос именно приходил установить церковь на земле. Царство небесное, разумеется,
не от мира сего, а в небе, но в него входят не иначе как чрез церковь, которая
основана и установлена на земле. А потому светские каламбуры в этом смысле не-
возможны и недостойны. Церковь же есть воистину царство и определена царство-
вать и в конце своем должна явиться как царство на всей земле несомненно, - на
что имеем обетование...
  Он вдруг умолк, как бы сдержав себя. Иван Федорович, почтительно и внима-
тельно его выслушав, с чрезвычайным спокойствием, но попрежнему охотно и про-
стодушно продолжал, обращаясь к старцу:
  - Вся мысль моей статьи в том, что в древние времена, первых трех веков хри-
стианства, христианство на земле являлось лишь церковью и было лишь церковь.
Когда же римское языческое государство возжелало стать христианским, то непре-
менно случилось так, что, став христианским, оно лишь включило в себя церковь,
но само продолжало оставаться государством языческим попрежнему, в чрезвычайно
многих своих отправлениях. В сущности так несомненно и должно было произойти.
Но в Риме, как в государстве, слишком многое осталось от цивилизации и мудрос-
ти языческой, как, например, самые даже цели и основы государства. Христова же
церковь, вступив в государство, без сомнения не могла уступить ничего из своих
основ, от того камня, на котором стояла она, и могла лишь преследовать не ина-
че как свои цели, раз твердо поставленные и указанные ей самим господом, между
прочим: обратить весь мир, а стало быть, и все древнее языческое государство в
церковь. Таким образом (то есть в целях будущего), не церковь должна искать
себе определенного места в государстве, как "всякий общественный союз" или как
"союз людей для религиозных целей" (как выражается о церкви автор, которому
возражаю), а, напротив, всякое земное государство должно бы впоследствии обра-
титься в церковь вполне и стать не чем иным, как лишь церковью, и уже отклонив
всякие несходные с церковными свои цели. Все же это ничем не унизит его, не
отнимет ни чести, ни славы властителей его, а лишь поставит его с ложной, еще
языческой и ошибочной дороги на правильную и истинную дорогу, единственно ве-
дущую к вечным целям. Вот почему автор книги об "Основах церковно-общественно-
го суда" судил бы правильно, если бы, изыскивая и предлагая эти основы, смот-
рел бы на них как на временный, необходимый еще в наше грешное и незавершивше-
еся время компромисс, но не более. Но чуть лишь сочинитель этих основ осмели-
вается объявлять, что основы, которые предлагает он теперь и часть которых пе-
речислил сейчас отец Иосиф, суть основы незыблемые, стихийные и вековечные, то
уже прямо идет против церкви и святого, вековечного и незыблемого предназначе-
ния ее. Вот вся моя статья, полный ее конспект.
  - То есть, в двух словах, - упирая на каждое слово, проговорил опять отец
Паисий, - по иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, цер-
ковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид,
чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации. Если
же не хочет того и сопротивляется, то отводится ей в государстве за то как бы
некоторый лишь угол, да и то под надзором, - и это повсеместно в наше время в
современных европейских землях. По русскому же пониманию и упованию надо, что-
бы не церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, на-
против, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно
лишь церковью и ничем иным более. Сие и буди, буди!
  - Ну-с, признаюсь, вы меня теперь несколько ободрили, - усмехнулся Миусов,
переложив опять ногу на ногу.- Сколько я понимаю, это, стало быть, осуществле-
ние какого-то идеала, бесконечно далекого, во втором пришествии. Это как угод-
но. Прекрасная утопическая мечта об исчезновении войн, дипломатов, банков и
проч. Что-то даже похожее на социализм. А то я думал, что все это серьезно и
что церковь _теперь_, например, будет судить уголовщину и приговаривать розги
и каторгу, а пожалуй, так и смертную казнь.
  - Да если б и теперь был один лишь церковно-общественный суд, то и теперь бы
церковь не посылала на каторгу или на смертную казнь. Преступление и взгляд на
него должны бы были несомненно тогда измениться, конечно мало-помалу, не вдруг
и не сейчас, но, однако, довольно скоро... - спокойно и не смигнув глазом про-
изнес Иван Федорович.
  - Вы серьезно? - пристально глянул на него Миусов.
  - Если бы все стало церковью, то церковь отлучала бы от себя преступного и
непослушного, а не рубила бы тогда голов, - продолжал Иван Федорович. - Я вас
спрашиваю, куда бы пошел отлученный? Ведь тогда он должен был бы не только от
людей, как теперь, но и от Христа уйти. Ведь он своим преступлением восстал бы
не только на людей, но и на церковь Христову. Это и теперь, конечно, так в
строгом смысле, но все-таки не объявлено,и совесть нынешнего преступника весь-
ма и весьма часто вступает с собою в сделки: "Украл, дескать, но не на церковь
иду, Христу не враг", - вот что говорит себе нынешний преступник сплошь да ря-
дом, ну а тогда, когда церковь станет на место государства, тогда трудно было
бы ему это сказать, разве с отрицанием всей церкви на всей земле: "Все, дес-
кать, ошибаются, все уклонились, все ложная церковь, я один, убийца и вор, -
справедливая христианская церковь". Это ведь очень трудно себе сказать, требу-
ет условий огромных, обстоятельств, не часто бывающих. Теперь, с другой сторо-
ны, возьмите взгляд самой церкви на преступление: разве не должен он изменить-
ся против теперешнего, почти языческого, и из механического отсечения заражен-
ного члена, как делаетсяныне для охранения общества, преобразиться, и уже
вполне и не ложно, в идею о возрождении вновь человека, о воскресении его и
спасении его...
  - То есть что же это такое? Я опять перестаю понимать, - перебил Миусов, -
опять какая-то мечта. Что-то бесформенное, да и понять нельзя. Как это отлуче-
ние, что за отлучение? Я подозреваю, вы просто потешаетесь, Иван Федорович.
  - Да ведь по-настоящему то же самое и теперь, - заговорил вдруг старец, и
все разом к нему обратились, - ведь если бы теперь не было Христовой церкви,
то не было бы преступнику никакого и удержу в злодействе и даже кары за него
потом, то есть кары настоящей, не механической, как они сказали сейчас, и ко-
торая лишь раздражает в большинстве случаев сердце, а настоящей кары, единст-
венной действительной, единственной устрашающей и умиротворяющей, заключающей-
ся в сознании собственной совести.
  - Как же так, позвольте узнать? - с живейшим любопытством спросил Миусов.
  - Это вот как, - начал старец. - Все эти ссылки в работы, а прежде с битьем,
никого не исправляют, а, главное, почти никакого преступника и не устрашают, и
число преступлений не только не уменьшается, а чем далее, тем более нарастает.
Ведь вы с этим должны же согласиться. И выходит, что общество, таким образом,
совсем не охранено, ибо хоть и отсекается вредный член механически и ссылается
далеко, с глаз долой, но на его место тотчас же появляется другой преступник,
а может, и два другие. Если что и охраняет общество даже в наше время и даже
самого преступника исправляет и в другого человека перерождает, то это опять-
таки единственно лишь закон Христов, сказывающийся в сознании собственной со-
вести. Только сознав свою вину как сын Христова общества, то есть церкви, он
сознает и вину свою пред самим обществом, то есть перед церковью. Таким обра-
зом, пред одною только церковью современный преступник и способен сознать вину
свою, а не то что пред государством. Вот если бы суд принадлежал обществу как
церкви, тогда бы оно знало, кого воротить из отлучения и опять приобщить к се-
бе. Теперь же церковь, не имея никакого деятельного суда, а имея лишь возмож-
ность одного нравственного осуждения, от деятельной кары преступника и сама
удаляется. Не отлучает она его от себя, а лишь не оставляет его отеческим на-
зиданием. Мало того, даже старается сохранить с преступником все христианское
церковное общение: допускает его к церковным службам, к святым дарам, дает ему
подаяние и обращается с ним более как с плененным, чем как с виновным. И что
было бы с преступником, о господи! если б подобно тому, как отвергает и отсе-
кает его гражданский закон? Что было бы, если б и церковь карала его своим от-
лучением тотчас же и каждый раз вослед кары государственного закона? Да выше
не могло бы и быть отчаяния, по крайней мере для преступника русского, ибо
русские преступники еще веруют. А впрочем, кто знает: может быть, случилось бы
тогда страшное дело - произошла бы, может быть, потеря веры в отчаянном сердце
преступника, и тогда что? Но церковь, как мать нежная и любящая, от деятельной
кары сама устраняется, так как и без ее кары слишком больно наказан виновный
государственным судом, и надо же его хоть кому-нибудь пожалеть. Главное же по-
тому устраняется, что суд церкви есть суд единственно вмещающий в себе истину
и ни с каким иным судом вследствие сего существенно и нравственно сочетаться
даже и в компромисс временный не может. Тут нельзя уже в сделки вступать. Ино-
странный преступник, говорят, редко раскаивается, ибо самые даже современные
учения утверждают его в мысли, что преступление его не есть преступление, а
лишь восстание против несправедливо угнетающей силы. Общество отсекает его от
себя вполне механически торжествующею над ним силой и сопровождает отлучение
это ненавистью (так по крайней мере они сами о себе, в Европе, повествуют), -
ненавистью и полнейшим к дальнейшей судьбе его, как брата своего, равнодушием
и забвением. Таким образом, все происходит без малейшего сожаления церковного,
ибо во многих случаях там церквей уже и нет вовсе, а остались лишь церковники
и великолепные здания церквей, сами же церкви давно уже стремятся там к пере-
ходу из низшего вида, как церковь, в высший вид, как государство, чтобы в нем
совершенно исчезнуть. Так, кажется, по крайней мере в лютеранских землях. В
Риме же так уж тысячу лет вместо церкви провозглашено государство. А потому
сам преступник членом церкви уж и не сознает себя и, отлученный, пребывает в
отчаянии. Если же возвращается в общество, то нередко с такою ненавистью, что
самое общество как бы уже само отлучает от себя. Чем это кончится, можете сами
рассудить. Во многих случаях, казалось бы, и у нас то же; но в том и дело,
что, кроме установленных судов, есть у нас, сверх того, еще и церковь, которая
никогда не теряет общения с преступником, как с милым и все еще дорогим сыном
своим, а сверх того, есть и сохраняется, хотя бы даже только мысленно, и суд
церкви, теперь хотя и недеятельный, но все же живущий для будущего, хотя бы
даже только мысленно, и суд церкви, теперь хотя и недеятельный, но все же жи-
вущий для будущего, хотя бы в мечте, да и преступником самим несомненно, инс-
тинктом души его, признаваемый. Справедливо и то, что было здесь сейчас сказа-
но, что если бы действительно наступил суд церкви, и во всей своей силе, то
есть если бы все общество обратилось лишь в церковь, то не только суд церкви
повлиял бы на исправление преступника так, как никогда не влияет ныне, но, мо-
жет быть, и вправду самые преступления уменьшились бы в невероятную долю. Да и
церковь, сомнения нет, понимала бы будущего преступника и будущее преступление
во многих случаях совсем иначе, чем ныне, и сумела бы возвратить отлученного,
предупредить замышляющего и возродить падшего. Правда, - усмехнулся старец, -
теперь общество христианское пока еще само не готово и стоит лишь на семи пра-
ведниках; но так как они не оскудевают, то и пребывает все же незыблемо, в
ожидании своего полного преображения из общества как союза почти еще языческо-
го во единую вселенскую и владычествующую церковь. Сие и буди, буди, хотя бы и
в конце веков, ибо лишь сему предназначено свершиться! И нечего смущать себя
временами и сроками, ибо тайна времен и сроков в мудрости божией, в предвиде-
нии его и в любви его. И что по расчету человеческому может быть еще и весьма
отдаленно, то по предопределению божьему, может быть, уже стоит накануне сво-
его появления, при дверях. Сие последнее буди, буди.
  - Буди! буди! - благоговейно и сурово подтвердил отец Паисий.
  - Странно, в высшей степени странно! - произнес Миусов, и не то что с горяч-
ностью, а как бы с затаенным каким-то негодованием.
  - Что же кажется вам столь странным? - осторожно осведомился отец Иосиф.
  - Да что же это в самом деле такое? - воскликнул Миусов, как бы вдруг прор-
вавшись, - устраняется на земле государство, а церковь возводится на степень
государства! Это не то что ультрамонтанство, это архиультрамонтанство! Это па-
пе Григорию Седьмому не мерещилось!
  - Совершенно обратно изволите понимать! - строго проговорил отец Паисий,- не
церковь обращается в государство, поймите это. То Рим и его мечта. То третье
диаволово искушение! А напротив, государство обращается в церковь, восходит до
церкви и становится церковью на всей земле, что совершенно уже противоположно
и ультрамонтанству, и Риму, и вашему толкованию, и есть лишь великое предназ-
начение православия на земле. От Востока звезда сия воссияет.
  Миусов внушительно помолчал. Вся фигура его выразила собою необыкновенное
собственное достоинство. Свысока-снисходительная улыбка показалась на его гу-
бах. Алеша следил за всем с сильно бьющимся сердцем. Весь этот разговор взвол-
новал его до основания. Он случайно взглянул на Ракитина; тот стоял неподвижно
на своем прежнем месте у двери, внимательно вслушиваясь и всматриваясь, хотя и
опустив глаза. Но по оживленному румянцу на его щеках Алеша догадался, что и
Ракитин взволнован, кажется, не меньше его; Алеша знал, чем он взволнован.
  - Позвольте мне сообщить вам один маленький анекдот, господа, - внушительно
и с каким-то особенно осанистым видом проговорил вдруг Миусов. - В Париже, уже
несколько лет тому, вскоре после декабрьского переворота, мне пришлось однаж-
ды, делая по знакомству визит одному очень-очень важному и управляющему тогда
лицу, повстречать у него прелюбопытнейшего господина. Был этот индивидуум не
то что сыщиком, а вроде управляющего целою командой политических сыщиков, - в
своем роде довольно влиятельная должность. Придравшись к случаю, я, из чрезвы-
чайного любопытства, разговорился с ним; а так как он принят был не по знаком-
ству, а как подчиненный чиновник, пришедший с известного рода рапортом, то,
видя, с своей стороны, как я принят у его начальника, он удостоил меня некото-
рою откровенностию, - ну, разумеется, в известной степени, то есть скорее был
вежлив, чем откровенен, именно как французы умеют быть вежливыми, тем более
что видел во мне иностранца. Но я его очень понял. Тема шла о социалистах-ре-
волюционерах, которых тогда, между прочим, преследовали. Опуская главную суть
разговора, приведу лишь одно любопытнейшее замечание, которое у этого господ-
чика вдруг вырвалось: "Мы, - сказал он, - собственно этих всех социалистов -
анархистов, безбожников и революционеров - не очень-то и опасаемся; мы за ними
следим, и ходы их нам известны. Но есть из них, хотя и немного, несколько осо-
бенных людей: это в бога верующие и христиане, а в то же время и социалисты.
Вот этих-то мы больше всех опасаемся, это страшный народ! Социалист-христианин
страшнее социалиста-безбожника". Слова эти и тогда меня поразили, но теперь у
вас, господа, они мне как-то вдруг припомнились...
  - То есть вы их прикладываете к нам и в нас видите социалистов? - прямо и
без обиняков спросил отец Паисий. Но прежде чем Петр Александрович сообразил
дать ответ, отворилась дверь и вошел столь опоздавший Дмитрий Федорович. Его и
вправду как бы перестали ждать, и внезапное появление его произвело в первый
момент даже некоторое удивление.